НАСТОЯЩИЙ ПОЭТ
Гоги Гогоберидзе был тамадой на свадьбе у Резо Цабадзо. Дай ему бог здоровья, нашему поэту и краснослову, наш Гоги умел-таки вести стол. Под его неусыпным руководством гости выпили в эту ночь столько вина, что его хватило бы для открытия оживленного кабачка на 100 мест, где-нибудь у вас на Чистых прудах. Все были пьяные. Гоги возглашал тосты и (лукавый человек!) так строил их, что кто и не хочет, а выпьет все равно, иначе не уйдет.
Гоги поднимал тост за Родину в широком смысле слова, то есть за Советский Союз, и гости пили, потом следовал тост за Родину в несколько суженном смысле, то есть за тот кусочек планеты, который бог оставил себе лично, но пожалел опоздавшего к разделу земли человека и в мягкосердечии своем подарил этот цветущий клочок ему, то есть за солнечную нашу Грузию, и гости, конечно, опять пили, а потом уже выпили за сердце этой Грузии, за центр всей Вселенной, за несравненный город Кутаиси.
Потом пили за матерей, потом за детей, потом за отцов и детей, за отцов наших отцов и за детей детей наших. Много прекрасных тостов объявил в ту ночь тамада, и гостям нельзя было не пить.
И под утро, когда стали все расходиться или заснули кто где мог, Гоги Гогоберидзе, подобно капитану корабля, покидающему судно последним, тоже покинул гостеприимный дом. Он пошел домой и, наверно, для сокращения пути перелезал кое-где через разные частоколы, или, может быть, у него возникали небольшие конфликты с собаками, не знаю, только штаны у Гоги порвались немножко, вот здесь, позади, и его смуглое тело выглядывало из этих штанов, как месяц из облаков.
Надо же так случиться, что Гоги в этом своем довольно неприглядном виде на какой-то узенькой улочке обогнал толстого Гугуши, торгаша из "Гастронома", который тоже возвращался откуда-то из гостей, я не знаю откуда именно и не желаю знать.
Этот толстый Гугуши вел с собой под ручку мадам Кирокисянц, толстую и глупую кассиршу из того же "Гастронома", где служил и, наверно, воровал он сам. Наш пошатывающийся Гоги, конечно, не обратил на них никакого внимания, потому что он был поэт и не любил людей типа толстого Гугуши. Он потихоньку обогнал эту парочку и пошел немножко впереди, светя им то одним полумесяцем, выглядывающим из-за облаков, то другим. Это ритмическое посвечивание двумя полумесяцами почему-то страшно разозлило толстого Гугуши, и он окликнул идущего впереди Гоги.
- Эй, кацо, остановись на минутку,- крикнул он своим вечно сиплым голосом. Гогоберидзе остановился.
- Эй, кацо,- продолжал толстый Гугуши,- ну послушай, бедняга, как тебе не стыдно? Ты идешь по улице в совершенно нетрезвом виде - это раз! Ну, на это я не сержусь, ладно! Но послушай, в какой ты одежде идешь? Ты идешь, можно смело сказать, просто в неприличных штанах. Может, тебе собаки разорвали штаны, или ты их просто протер, сидя за столом и ерзая оттого, что ты не можешь подобрать рифму "шашлык-машлык", или у тебя нет денег, чтобы купить себе новые,- не знаю что, но послушай, ты уже целую вечность идешь впереди меня и сияешь тем самым местом, на котором ты так прилежно сидишь, сочиняя свои песенки! Это некрасиво, слушай, я все-таки иду с дамой, вот с ней, с уважаемой мадам Кирокисянц, у нас с ней хорошее настроение, и вдруг мы обязаны в центре мировой культуры, в Кутаиси, любоваться твоими дырявыми штанами! И тем, на что они надеты. Это некрасиво, слушай, Гоги, некрасиво, слушай, это я тебе серьезно говорю.
Весь этот монолог Гугуши произносил важно, сопя и отдуваясь, словно заслуженный артист в роли какого-нибудь князя из рода Багратион. И сами понимаете, после этих речей вся кровь кинулась в голову гордого Гоги. Конечно, ему захотелось дать по морде этому наглому Гугуши, просто двинуть как следует, и дело с концом. Но, повторяю, Гоги был поэт. Чувство собственного достоинства и врожденный аристократизм не позволили ему драться с толстым Гугуши...
И Гоги сказал:
- Ты посмотри,- светлым, гремящим голосом сказал Гоги и вдохновенной рукой обвел наш дивный кутаисский пейзаж.- Ты посмотри на эти вечнозеленый, величественные горы, застывшие в торжественном молчании в этот предрассветный час. Ты посмотри на их крутые прекрасные склоны, похожие на бока необъезженных кобылиц и покрытые столетними мудрыми стволами гигантских деревьев. Ты посмотри на эти обширные сиренево-палевые луга, покрытые неисчислимыми цветами. Ты посмотри на эту маленькую полянку, где у прозрачного озерца остановилась грациозная замшевая лань на золотых копытцах... Бриллиантовые слезы сбежали к ее девичьим глазам, и она вздыхает трепетно и чисто и зовет к себе крутогру-дого юношу, принца-оленя, чтобы он пришел, гордясь тяжелой короной, п преклонил перед нею колени. Ты посмотри на этот звонко бегущий поток, низвергающий книзу свои хрустальные воды, с мелодичными звуками, принадлежащими, кажется, самому гениальному Палиашвили!
Ты посмотри, наконец, на первые лучи солнца, они робко касаются безмерного купола неба, чтобы через секунду все, все здесь заиграло и запело от прикосновения перламутровых пальцев! Вот куда смотри, Гугуши! Зачем ты все время мне в задницу смотришь?
...Так сказал Гоги Гогоберидзе и пошел домой. Он шел к себе домой благоухающей тропинкой, он шел к себе домой с весельем в крови и с победой в душе, в драных штанах, настоящий поэт.
